Мстёрский ковчег. Из истории художественной жизни 1920-х годов - Михаил Бирюков

всего антихудожественного путем эстетизации всей учебной работы, всех принадлежностей, всех развлечений, словом, и труда, и отдыха. <…>

Нельзя оставлять в пренебрежении такую „мелочную“ сторону, как эстетичность платья, прически, но надо очень бережно обходиться с этим понятием, не давая ему смешиваться с нарядностью, с пошлой мещанской роскошью и вычурностью; наоборот, надо дать почувствовать эстетичность простоты. Школа не должна быть нарядной, она должна быть эстетически скромной, не изобиловать предметами, даже и художественными, но в самых линиях своих, в своих красках, в своих сочетаниях быть гармоничной, ничем не резать эстетически воспитанного глаза и внушать бодрость состоянию духа. <…>

Бесполезно приступать к изучению технических приемов [искусства], пока не дан толчок развитию эстетического вкуса, не создались соответствующие эмоции, которые вызвали бы потребность… творчества. Поэтому на первом плане должно стоять, как в музыке — слушание, так здесь — созерцание художественных произведений»[325].

В конкретных условиях коммуны, удаленной от центров культуры, источниками эстетических впечатлений может быть «качественный иллюстративный материал, систематически подобранный в коллекции» и работа художников-прикладников, «приводящих к эстетическому знаменателю» всю творческую работу учащихся.

Первые комсомольцы Мстёрской коммуны: Г. Сусляков (сидит), Н. Горюнов, А. Мольков. 1922. Государственный архив Владимирской области

1 октября 1922 года[326] в коммуне открылся школьный музей; он и сосредоточил в своей экспозиции образцовые рисунки, этюды, вышивки, чеканку, столярные изделия мастерских. Детскими работами его содержание не ограничивалось. Музей был наполнен самыми разнородными вещами[327]. В нем мирно соседствовали «три больших египетских камня с иероглифами, великолепный шлифованный топор… серия итальянских гравюр, современных зарождению этого искусства, коллекция предметов из кости и пальмы, несколько старинных, екатерининского времени, планов Мстёры и одна старинная карта Владимирской губернии, большая коллекция фарфоровых заводов… несколько старинных женских головных уборов, парчевые художественные вышивки XVIII века, ряд живописных работ лучших художников, [таких] как Суриков, Куликов, ряд старинных актов»[328]. Важное место в музее занимала коллекция икон.

Какая бы значительная роль в эстетическом воспитании ни отводилась раритетам, определяющим, по мысли Кривоноговой, всегда будет влияние окружающей жизни. Идеалом ей виделся «дух эллинизма»: «Греки понимали красоту, как никто ни до них, ни после них не понимал. Они проводили красоту и искусство сквозь весь строй повседневной жизни, и их произведения искусства не таились в стенах музеев — они обильно украшали собой улицы, площади, храмы, жилища; их лира выносилась на улицу… их театры были под открытым небом и вмещали десятки тысяч зрителей, по четыре дня следивших за развитием драмы. Весь народ приобщался к искусству, воспринимал его, впитывал красоту всеми своими порами. Не в этом ли тайна силы эллина, его бодрости, жизнерадостности, удовлетворенности?»[329]

Мстёрская коммуна. 1922. Государственный архив Владимирской области. Верхний ряд слева направо: Н. Берлюков, М. Антонова, неизвестная, неизвестный, М. Змиева, трое неизвестных, М. Могилко, А. Кисляков. Средний ряд: третий слева стоит А. Мольков, сидят — А. Изаксон, неизвестная, Е. Калачёв, Г. Сусляков. Внизу, в центре: К. Харитонова и М. Курбатов

Легко заметить, что концепция эстетического воспитания мстёрского педагога отвечает воображаемой линии ближайшего будущего, каким его представляли себе творцы реформы художественного образования, тоже нередко полемически апеллировавшие к античному прошлому, — мира, оформленного рукой художника. Созданная им красота не абстрактна, она имеет вполне очевидную социальную функцию: «Самое главное, что поднимает человека над серой обыденной жизнью, внушает ему облагораживающее чувство радости, это ощущение красоты… Каждый испытывал чувство подъема, вызванное созерцанием красоты природы, прекрасной музыкой… и пробуждение творческой энергии… между тем как в серой некрасивой будничной обстановке, под… уродливыми впечатлениями можно вершить только серый повседневный труд»[330].

Рассуждая о разном эстетическом потенциале школьных предметов, автор доклада, помимо ИЗО, выделяет литературу и занятия драматизацией, подчеркивая их особые возможности интегрировать все усилия, направленные в русло художественного воспитания. Достойно удивления, как последовательно воплощались в дальнейшем педагогическим коллективом коммуны тезисы, высказанные в 1922 году, касалось ли это организации литературного творчества учащихся или их увлечения театром.

«Школьный театр, — писала Кривоногова, — это не организация, а просто условия, при которых возможны эпизодические опыты выявления себя в динамических художественных формах… Вся подготовительная работа к спектаклю носит характер глубокого кипения, и эта кипучая атмосфера будит жизнь, будит энергию в участниках, приучает к формированию общественной жизни»[331].

Вызвать кипение, эмоциональный подъем, который является проводником к знанию и пониманию могут только профессионалы определенной складки: «Пока не появится у нас кадра эстетически воспитанных, эстетически убежденных педагогов, все мечты об эстетическом воспитании будут праздными, — заключает автор, — левая рука будет разбивать то, что сделает правая»[332].

Мстёре повезло, там сложилась уникальная атмосфера, когда авторитет преподавателей, эстетическая программа образовательной деятельности и даже красота окружающей природы согласно работали на достижение цели. Стоит ли удивляться, что в таких условиях многие впоследствии раскрылись как люди творческих профессий. И по прошествии десятилетий в благодарных воспоминаниях бывших коммунаров не изгладилось чувство горячей признательности, которое когда-то поселили в них учителя: «Эта… плеяда работников… засучив рукава, начала нас чистить и мыть, учить и воспитывать, вытаскивать буквально из социального небытия. И все это делалось без жертвенной мины. Они несли свои обязанности не как нравственные вериги, а из внутренней потребности быть на посту в торжественное время рождения нового мира», — писал скульптор Павел Кениг[333]. В их работе, отношении к делу коммунары чувствовали «порыв» и «внутренний жар». Учителя были «взыскательны», но избегали педагогических ошибок благодаря тому, что в основе их ежедневного труда лежало недекларативное понимание ценности личности маленького человека.

Несмотря на юный возраст, многие воспитанники принесли с собой опыт настоящих драм и трагедий. Примером мог бы служить будущий художник Анатолий Шепелюк, попавший в Мстёру вместе с братом и сестрой. За один год они потеряли родителей, а потом угодили в гущу событий Гражданской войны, совершив восьмимесячный переход по лесам и горам Башкирии с партизанским отрядом, шедшим на соединение с красными. Затем скитались по детским домам, беспризорничали[334]… Душевные раны таких детей поддавались излечению только неподдельным сердечным участием, способностью сопереживать. Задача педагогов осложнялась и довольно пестрым социальным составом воспитанников. Его первоначальная однородность с каждым годом все больше размывалась. Среди коммунаров оказались выходцы из среды городской интеллигенции, дворянских семей: Елена Ефремова была дочерью городского головы, ее род восходил к аристократам Милославским; отец Николая Штамма служил профессором в Московском музыкально-драматическом училище; Ольга Богословская происходила из семьи чиновника; Александр Богданов был сыном полковника, павшего в дни знаменитого Брусиловского прорыва… Определенный фон создавали дети художников и педагогов коммуны: Леонид